Это была великанская зима. По крайней мере, так утверждал рядовой Йозеф Граматке, глиста в очках. Он ходил за спинами солдат, сидевших вокруг праздничного стола, ходил, переваливаясь со стоптанного каблука с отвалившимися набойками на разбитый носок, – пять шагов вперед, поворот, пять шагов назад, – и вещал скрипучим голосом. Казалось, что его мерно двигавшаяся нижняя челюсть – это дверца, трепыхавшаяся на несмазанных петлях.
Юрген Вольф, вольготно развалившийся на хозяйском диване, с плохо скрываемой неприязнью следил за Граматке, поводя глазами в такт его движениям. Это был самый никудышный солдат его отделения. Юрген как навесил на него этот ярлык еще полгода назад в Брестской крепости, так и не снял до сих пор, несмотря на то что они прошли вместе уже много боев, – и в Бресте, и под Варшавой, и в самой Варшаве, а в поступившем после тех боев пополнении было много кандидатов на это звание, достойных его куда более Граматке.
Но этот Граматке был слишком высокого мнения о себе и по-прежнему кичился перед ними своим университетским образованием. Человек, который слишком много о себе думает и который вообще слишком много думает, не может быть хорошим солдатом. Юрген пару раз пытался сплавить его в другие отделения. Но после очередного кровопролитного боя, когда сильно прореженные отделения объединяли, Граматке неизменно возвращался под его команду. Возвращался без единой царапины, – черт бы его подрал, как будто нарочно для того, чтобы действовать на нервы ему, Юргену Вольфу.
– Граматке! Вы что в школе преподавали? – прервал Юрген излияния подчиненного.
– Немецкую литературу, герр фельдфебель, – ответил Граматке.
– Так какого черта вы рассуждали о действиях Вермахта на Восточном фронте и высказывали сомнение в военном гении фюрера?! – рявкнул Юрген.
Именно за это Граматке попал сначала в концентрационный лагерь, а оттуда в их 570-й ударно-испытательный, или, попросту говоря, штрафной батальон.
– Именно знание классической литературы и истории позволяет мне верно оценивать происходящие события, – несколько высокомерно ответил Граматке. – Если бы вы, герр фельдфебель, получили такое же гуманитарное университетское образование, как я, у вас бы тоже возникли сомнения…
Тут Граматке благоразумно замолчал, чтобы не нарваться на обвинение в антигосударственных высказываниях и подрыве боеспособности военного подразделения. В регулярных частях Вермахта это был верный трибунал, приговор – расстрел или концлагерь – зависел от состояния печени судьи в момент вынесения приговора. В штрафном батальоне за это чистили нужники. Тоже неприятно. И богатый опыт со сноровкой, которые приобрел Граматке в чистке нужников, не делали это занятие для него менее неприятным.