Ленский снова видел лицо Вовки Каменева, капельки пота, выступившие в безжалостных лучах июльского полудня, прищуренные глаза, паклю белобрысых волос. Как и четверть века назад, Вовка кривил губы в презрительной ухмылке, показывая щербатые зубы, что-то кричал ему. Что? Ленский уже и не помнил, а сон в этом месте, словно намеренно, удалил звуковую дорожку. Впрочем, какая разница? Наверняка, что-нибудь обидное. Крикнул и исчез в колючих зарослях дикой ежевики, перемежающейся здесь с прибрежным ивняком. Вот в последний раз мелькнула в чаще его выгоревшая футболка, и он окончательно пропал из вида.
Это значит, дальше придется идти одному. Казалось бы, чего проще? Пробежать по еле заметной тропинке, вьющейся в прохладной тени дикой растительности, скользнуть между кустов, мимо проволоки ветвей, усыпанных крупными ягодами, но…
Здесь сон всегда обрывается, чтобы к Ленскому снова вернулись страх и неуверенность, воскресающие в нем забытое, давным-давно угасшее, сознание. Словно далекое, потускневшее от времени воспоминание, оно оживает вдруг вспышкой памяти, и Ленский вновь становится Женькой, пятнадцатилетним мальчуганом, робким и нерешительным, в плену липкого страха, замершем на краю своего Рубикона. Вместе с сознанием возвращаются и звуки, пение птиц, шорохи листвы, далекие голоса мальчишек, вовсю дурачащихся сейчас в речке.
Только пятьдесят метров отделяют его от рая, от возможности ощутить босыми ногами горячий песок пляжа, от реки, ласково плещущейся о желтый, чуть тронутый зеленью ила, берег. Там можно сбросить с себя ненавистную майку, шорты, ворваться в прохладную, усеянную солнечными бликами, воду, нырнуть с головой, всем телом, каждым мускулом ощущая ее ласковую, тугую упругость. Женька представил это блаженство и едва не заскулил от тоски и жалости к себе.
Среди звонких детских криков слышались и взрослые голоса, властные и требовательные. Это их воспитатели – Игорь Львович и Олег Львович, «Львовичи», как называли их все в округе, в глаза и за глаза. Округа – это что-то около двадцати пионерских лагерей, саноториев и домов отдыха, где, полным полно народа, и где Львовичей знали все. Женька услышал о них в самый первый день своего приезда в Студеную Гуту – так поэтически назывались здешние места.
