Он был похож на подростка – златокудрый сын Афродиты. Резкий,
быстрый, непредсказуемый, невинный, аморальный. Он стрелял в
спину.
…Стрела застряла под ребрами – но сначала Танатос услышал свист.
Конечно, было уже поздно. Потом раздался жестокий заливистый смех.
Удачно! Отчего бы теперь не посмеяться своей ловкости. Потом из-за
своего плеча Танатос увидел стрелка.
Эрот выступил из-за камней: в одной руке небольшой лук из
позолоченных рогов косули, другая поправляет колчан. Дерзкое лицо,
выражение любопытства.
…Которое постепенно сползло с него, как свет с холмов в момент
затмения. Дело было не в мрачности пейзажа, и не в пепельном
сумраке, окружившем жертву. Лицо Танатоса ничего не выражало. Как
такое может быть? Ведь в нем стрела.
- Иди сюда, - Сказал через плечо Танатос, и его четкий профиль
показался белым на фоне тьмы. Черные крылья медленно раскрылись и
разошлись в стороны, так и не оторвавшись от земли. Тенатос сидел
на обломке скалы, перед ним разливались свинцовые воды, линию
горизонта гасила мгла. – Не трусь, сопляк.
- Чего бы мне бояться? – гордо крикнул Эрот, становясь перед
Танатосом. Однако тело его выражало не гордость, а обиду. Голова
опущена, взгляд из подлобья, крылья уныло сложены, рука теребит
подбородок.
Вблизи Танатос выглядел еще хуже, чем со спины. Седой налет на
черной одежде, в складках которой почти не угадывалось тела,
болезненная белизна жилистых рук и лица, жуткая печать вынужденной
юности, от которой бросает в дрожь, если взглянуть без подготовки.
Но Эрот подготовился давно. И к этой безжизненной белизне, и к
черным провалам глаз в окоеме теней, и к копне неприбранных волос,
блестящих, как вороновы перья. От Танатоса исходили мощь и сладкий
запах, словно дурман. Так же пахло его оружие – погасший факел.
Факел, кажется, слегка дымился. Но, может быть, это была игра
теней.
Эрот подготовился, потому что подстрелить существо, подобное
Танатосу – это подлинный Триумф. Это значило бы, что Эрот не только
полноценный бог, способный на подвиги, как прочие Олимпийцы. Это
значило бы, что ему подвластна сама смерть. А это и есть то, чего
желает Афродита.
Но что-то пошло не так. Торчащая между крыл Танатоса стрела
Эрота поблекла и словно истончилась. Оперение посинело.
- Передай своей матери, - гулко произнес Танатос, - чтобы
оставила эту затею. Она, Олимпийка, либо глупа, либо тщеславна без
меры.
