Время основного действия романа – 80-е годы ХХ ст.
Время действия всех остальных эпизодов не установлено даже приблизительно.
Ночью мне снился сон. Странный сон…
Мне снилось море, голубое солёное море, и белые крылья чаек над морем. Мне снилось море и чайки, чайки и море…
И там был я, плывущий неизвестно куда и зачем.
КУДА Я ПЛЫЛ? ЗАЧЕМ?
Я плыл, а вокруг смеялось море, смеялось солнце, а чайки кричали мне что-то сверху на удивительном птичьем своём наречии, таком насмешливом и непонятном…
НО ВЕДЬ Я ПОНИМАЛ ИХ ТОГДА! О ЧЁМ ОНИ КРИЧАЛИ?
И я даже не плыл. Просто море держало меня, держало в голубых, тёплых своих ладонях… и я словно парил, сказочно и невесомо парил на самой границе голубого неба и голубого моря. И не было страха, совершенно не было страха, а там, куда я плыл, было что-то, волшебное что-то… и мне так нужно было, так необходимо было доплыть…
КУДА Я ПЛЫЛ? ЗАЧЕМ?
А потом зазвенели колокольчики.
Сотни, тысячи, десятки тысяч… они звенели и звон их, нежный, мелодичный и еле различимый вначале, вдруг, подобно пушистому снежному кому, стремительно принялся нарастать, крепнуть, обретать неприятный металлический привкус и цвет. И я не сразу сообразил даже, что это и не колокольчики вовсе…
Звенело у меня в ушах… не звенело даже, а грохотало что есть мочи.
Боевые тамтамы дикарей-людоедов племени мумба-юмба показались бы мне сейчас, наверное, сверхангельской музыкой после этого вот всевозрастающего дьявольского грохота.
Бом-бум! Дили-бум! Бум-бом! Дили-бом! Трах-тарарах-тах!
И снова: бом-бум! Дили-бум…
И так без конца…
И так до бесконечности…
И так до…
Бедная, бедная моя головёнка-головёнушка! Выдержать такое изнутри!
Я с трудом превеликим разлепил удивительно тяжёлые и удивительно непослушные веки… и первое, что увидел, был, конечно же, потолок… знакомый такой потолок, весь в золотистых и сиреневых узорах, тоже знакомых до отвращения…
А МОРЕ? ГДЕ МОРЕ?
Море исчезло.
И море, и солнце, и ветер, и белые упругие крылья чаек… и то что-то, бесконечно далёкое что-то… то, куда я плыл да так и не доплыл… оно тоже исчезло! Исчезло всё и только сердце, замерев на мгновение в мучительно-сладкой истоме, вдруг отчаянно и тревожно затрепыхалось в груди:
– Выпусти меня! Выпусти!
ТАК ЭТО БЫЛ СОН! ВСЕГО ТОЛЬКО СОН!
Я находился дома, я лежал в кровати, не в своей комнате, правда, а почему-то в родительской спальне, а надо мной нависал оклеенный золочёными обоями потолок. А ещё нависала люстра, в которой, как в искажённом зеркале, отражалась вся комната без исключения…
