Улица не очень-то аппетитная. Ноябрь. Шесть вечера. Шанхай. Или уже семь, Роман? Смотришь в планшет.
– Здесь. Видите, выше, вывеска: Helen’s, американский бар.
Здание старенькое и замызганное, грязный подъезд, второй этаж. Притон какой-то. Мы ныряем в двери, занавешенные пластиковыми полосками, и оказываемся в полутемном баре с грубыми деревянными столами. Роман предпочитает японские заведения, но после двух дней конкурса по русскому языку в здешнем университете нам, несомненно, подойдет и этот бар.
Русский человек живет будущим – к своему настоящему он, как правило, равнодушен. Он как будто ещё не родился и вечно продолжает выпутываться из своей пуповины, слушать, как журчат околоплодные воды. Он постоянно ощущает дискомфорт и непонятное, но мощное желание куда-то проскочить, воплотиться уже наконец.
Пока мы ждем официанта, раздеваемся, осматриваемся. За соседним столиком китайцы громко играют в кости. Роман, как обычно – уже не помню, в какой связи – говорит о Японии. Чёрт его знает, откуда у человека берется та или иная навязчивая идея. Для русского мальчика, родившегося в русской провинции в смутное время, мысль о Японии, наверное, очень даже естественна. Он выбрал противоположный полюс. Роман беспрерывно говорит о японском перфекционизме, японских незыблемых правилах, японской стерильности и восхищается даже их снобизмом. Он покупает японские воздухоочистители, японские сумки и японское пиво. Его любимые слова: идеальный, высококачественный и, конечно же, японский. Он копит деньги на будущую идеальную жизнь в Японии.
А я не хочу в Японию. Мне нравится неидеальный Китай. Мне нравится, что здесь к обеду подают бесплатный суп. Мне нравится, что ты можешь сколько угодно подкладывать себе риса из бочки (неизвестно, моют ли когда-нибудь этот котел – сказал бы Роман). Теперь, разбогатев, китайцы могут себе позволить быть милостивыми к бедным, признавать их наличие рядом. Нет, я не хотела бы жить в богатой стране. Богатой и вылизанной. Богатой и высокомерной. Богатой и чужой.
В чужой стране вообще чрезвычайно трудно жить. И не думаю я, честно говоря, что все дело в берёзках или в языке. И даже не в смене сезонов, которая крепко сидит в нашем подсознании. Чем больше ты привыкаешь видеть вокруг себя не берёзки, а, скажем, магнолии, чем лучше ты понимаешь чужой уклад – тем больше протестуешь против него. Но ты так мал и незаметен – со всем своим протестом вместе, что едва ли найдешь уши, которые услышат тебя.
