Марьятту пошатывало от усталости.
Временами перед глазами вставал образ двух зеленых холмов,
способных накормить стада овец, а потом с неба начинало изливаться
пламя, и холмы вскипали. Затем они проваливались, и на их месте
возникала огненная шахта, уводившая в земные недра.
В груди вспыхнули два очага боли, и
Марьятта застонала. Действие обезболивающего заканчивалось. В
голове пронеслась безумная, но правдивая мысль: Красный Амай следит
за ней тысячами глаз, прислушивается к ее дыханию. К счастью,
глаза, которые могли бы обнаружить ее грех слабости, были обращены
в другую сторону.
На небольшом деревянном помосте
кричала Аннели, одна из немногих в общине, чье лицо было ровным,
как крылья бабочки. Ее прерывистый вопль, походивший на стон
рожавшего в муках животного, разрывал ночные звуки тайги и,
отражаясь от камней, утекал в звездное небо.
В отблесках факелов было видно, как
Аннели, голую и безгрудую, удерживают две фигуры в черных рясах.
Секунда-другая, и ее поднимут на плечи, этакое мимолетное
похоронное ложе.
«Камни — ваши матери! Они же вас и
прихлопнут!» Марьятта едва сдерживала себя, но это не мешало ей
кричать в своем внутреннем мире. В глазах всё расплывалось, и она
быстро протерла их ладонью.
За помостом и под ним сгущалась тьма.
Марьятта знала, что там находится огромная дыра в скальном массиве,
ведущая прямиком в живот их бога. Дыра так и называлась — Глотка
Амая. Да и могла ли по-другому называться пасть, не ведавшая
никакого насыщения?
Крики несчастной Аннели сменились
захлебывающейся отрыжкой, и ее вытошнило кровью. Такое нередко
случалось, когда желудок был заполнен пищей. В таких случаях
бусины, прежде чем обжечь внутренности и прикипеть к ним,
выталкивали наружу всё лишнее. Как правило, вместе с кровью.
Джакко и Димитрий зашептались,
вытягивая шеи, и Марьятта ощутила злорадство. Ей было жаль Аннели,
но она хотела, чтобы всё пошло не по плану. И если уж земля не
провалится, чтобы пожрать всех, то пускай хотя бы это крошечное
отклонение досадит остальным. Одна из фигур присела и принялась
шарить пальцами по крови, исторгнутой Аннели. Наконец показала, что
всё в порядке.
Люди, казавшиеся призраками в
оранжевой тьме, оживились. Марьятта не видела лиц, не желала
смотреть на них, но догадывалась, что сумасшедшая радость
превращала улыбки в оскалы, а глаза — в бесцветные угли. Даже дети
напоминали крошечных истуканов, зараженных ночным безумием.
