Вершина Какаваберда круглый год покрыта тучами. Зубчатые стены замка теряются в белых облачных глыбах, среди которых чернеют лишь одни высокие башни. Издали кажется, будто на их вершинах разгуливает стража, будто крепко закрыты железные ворота замка и будто кто – то вот – вот окликнет человека, поднимающегося по обрыву.
Но когда ветер рассеивает тучи и лохмотья облаков расплываются в воздухе, тогда вырисовываются наклонившаяся вершина башни и заросшие травой стены, наполовину ушедшие в землю. Нет никаких железных ворот, нет никакой стражи.
В развалинах Какаваберда царит тишина. Только река Басут бушует в ущелье, шлифуя синий кварц своего узкого русла, и кажется, будто под ее белой пеной воют тысячи волкодавов, грызущих свои железные цепи.
Коршун и гриф свили себе гнезда на стенах. Едва заслышав звуки шагов, они с криком и шумом вылетают из своих гнезд и начинают кружиться над верхушкой замка. За ними подымается горный орел. Его клюв – кривая сабля, когти – остроконечные пики, а перья – точно стальной панцирь.
Единственный цветок Какаваберда – альпийская фиалка, цветок пурпурного цвета, со стеблем красным, как ножки куропатки. Альпийская фиалка цветет под развалинами, возле камней. Когда тучи опускаются на мрачные стены замка, фиалка сгибает стебель и склоняет голову на нагретый солнцем камень. Пёстрому жучку, купающемуся в цветочной пыли, фиалка кажется качелями, а мир – багряным цветком.
Внизу, в ущелье, на другом берегу реки Басут гнездятся несколько домов. По утрам из ердиков1 подымается дым и, расстилаясь синей лентой, тает в облаках. Жарким полднем раздается в деревне крик петуха; какой – то старый крестьянин зевает в тени своего дома, чертит что – то палкой на песке, погружаясь мыслями в прошлое.
Медленно тянется время в деревне и наверху – в замке. Годы – словно сменяющиеся листья все того же дерева. Путаются воспоминания. Так же, как прежде, шумит река, все те же камни, все тот же горный орел.
Сколько поколений прожило у реки Басут, сколько людей расстилали залатанный войлок, покрывали камышом свои шатры и каждой весной, когда на склоне Какаваберда распускалась альпийская фиалка, гнали по откосам коз и овец, наполняли бурдюки сыром, а зимою грызли козий сыр и просяной хлеб.
* * *
Однажды в жаркий полдень три всадника поднимались по скалистому обрыву Какаваберда. Не только по одежде, но и по посадке первых двух можно было догадаться, что это городские жители, никогда не видевшие ни Какаваберда, ни этих скал.
