24 декабря 2000 года. Утро. Озеро Селигер
Игнат Тимофеевич соседа своего недолюбливал. Будь тот полноценный человек, а не инвалид – тогда бы не любил откровенно, без маскировки. А так говорил себе: ладно, мол, обойдемся. Сосед по загородному хозяйству попался ему самый что ни на есть неприятный. Ни тебе «здрасьте», ни «до свидания».
Обиднее всего старому боевому генералу было то, что дом соседский за долгие годы стал ему как родной. Жил там Василий, его однополчанин. Так чуть ли не каждый вечер проводили за наливочкой, за разговором, за шашками. Случалось – и на рыбалку, и в лес по грибы. Но Василий лет пять как помер, а дети его родовое гнездо не уберегли и через полгода после смерти родителя – продали.
Игнат Тимофеевич сразу к новым соседям не пошел – марку выдерживал, но и те с визитом не торопились. Вот скука смертная и взяла верх: надел он форму, не парадную – обычную, положил в корзинку бутылочку коньяка, прикрыл листьями ревеня да и отправился к новым соседям – знакомиться. Больше ведь поблизости – ни души, податься некуда. Представлял разное – как обрадуются, засуетятся, будут звать к чаю. А он из корзинки бутылку подденет да выставит. Как рассмеются, скажут: «Уж не в лесу ли отыскали?» Хозяйку представлял добрую, с полными руками, как у Василия жена была. Царствие ей Небесное, померла годом раньше супруга.
Но сосед встретил его неласково. Глядел исподлобья, сесть не предложил, разговором занять не стремился. Хотя по возрасту вроде ровесник, выглядел больным, ходил с превеликим трудом, все больше в кресле инвалидном катался. Назвал только имя – Павел Антонович, да и покатил к дому. Так и ушел Игнат Трофимович ни с чем. А вернее – с обидой ушел и с неудовлетворенным любопытством.
Любопытство свое он удовлетворял через бинокль трофейный, с мансарды, откуда часть соседского участка хорошо просматривалась. Жизнь Павел Антонович вел совершенно разнузданную. Кроме двух молодых баб – рыжей и пепельной, – никто к нему не заглядывал. Причем так: сначала все рыжая крутилась. Напористая такая и фигуристая. Волосы распускала, ластилась. А потом поселилась пепельная – совсем молодка. Лежит, бывало, на кушетке у крыльца в чем мать родила, лицо только шляпкой прикроет, а Павел Антонович по ней руками водит или рядом на солнышке греется и слюни пускает. В общем – стыд и срамота, но оторваться от бинокля сил не было.
