– Вот те и гуфанитафный лагефь, – едва переводя дух, выдавил Вадим Завалов и схаркнул красную слюну.
В плевке виднелись два осколка. Завалов ощупал языком зубы, потом полез в рот руками. На вставные перейти он рассчитывал поближе к восьмидесяти. А тут, стоя на четвереньках и привалившись боком к выщербленной стене, неожиданно сообразил, что до старости нужно еще дожить. Футболка прилипла к спине. Голова казалась чугунной.
– Ай да Пал Сергеиф, ай да молодеф! – бубнил Вадим Завалов, роняя кровь из разорванной щеки. – Недельху, гофорите? Сволотщь… – Попытался встать, поморщился на чьи-то рыдания и бросил, не оборачиваясь: – Сказы им, чтоп заткхнулись, а?
– Ч-что г-говоришь? Н-не понимаю! – откликнулся трясущийся голос.
Завалов прикрыл глаза. Сплюнул скрипящий на зубах песок и прижал щеку ладонью. Заговорил, чеканя каждый слог:
– Сделай так, чтобы стало ти…
Но тут заткнулись все: на полуслове, на полувсхлипе. За выбитыми окнами слышались быстрые шаги.
* * *
«Может, не поздно свалить?» – подумал Завалов три часа назад.
Выжженные просторы под брюхом «вертушки» сменились квадратами развалин. На засыпанных мусором улицах копошились тощие, покрытые коростой собаки.
Отсек трясся, будто вертолет собирался развалиться в воздухе, и гремел так, что от звукоизолирующих наушников было мало толку.
– Я слышал, там сразу заявление писать надо, чтобы пневматику выдали! – раздался в ушах веселый голос соседа.
– Зачем? – удивился Завалов.
– Ну как? Собаки голодные! И обезьяны! Тоже!
«Какие обезьяны? Тут что, леса где-то повырастали?» – успел подумать Завалов. Все понял и с изумлением уставился на шутника.
Даже самые храбрые студенты, активисты и массовики-затейники, кто на перевалочной базе трепался про важную миссию и взрослые, сознательные поступки, теперь притихли. Восемь мальчиков, три девочки, не старше двадцати пяти, в куртках с красными нашивками. На пыльных физиономиях одно и то же: «Что я тут делаю?»
С высоты лагерь напоминал шмат мыльной пены. Граненые полусферы на фоне городских руин, покрытых оспинами от осколков и пуль. У шлюзов – очереди и горы хлама. Вперемежку белые и темнокожие, пропитанная пылью униформа и грязные обноски. Ревущие дети, взрослые с пустыми глазами.
Начальник лагеря Кузнецов напоминал здешние руины. Немолодой, с высохшим и почерневшим от ветра лицом. Глубокие морщины походили на трещины в глиняной маске. Потертая форма с выгоревшими крестами медицинской службы. Неприязненный взгляд.
