Одно из самых крупных событий XX века – то, что человек, научившись летать над землёю, тотчас же перестал удивляться этому. Утрату человеком удивления пред выдумками его разума, пред созданием его рук я считаю фактом огромной важности, и мне кажется, что человек XX века начинает думать уже так:
«Летаю в воздухе, плаваю под водою, могу передвигаться по земле со скоростью, которая раньше не мыслилась, открыл и утилизирую таинственный радий, могу разговаривать с любой точкой планеты моей по телефону без проволок, как будто скоро уже открою тайну долголетия. Что там ещё скрыто от меня?»
И, дерзко, упорно исследуя хитрости природы, главного врага его, человек всё быстрее овладевает её силами, создавая для себя «вторую природу». При этом он продолжает жить в высшей степени скверно и всё сквернее относится к «ближнему», к подобному себе.
Я думаю, что скверненькая жизнь так и будет продолжаться до поры, пока человек не поймёт, что его основным свойством должно быть удивление пред самим собою. Пред самим собою во всей полноте своих творческих сил он ещё никогда не удивлялся, а ведь в мире нашем только это, только силы его разума, воображения, интуиции и неутомимость его в труде действительно достойны изумления.
Странно, даже несколько смешно наблюдать удивление человека пред граммофоном, кинематографом, автомобилем, но – неутомимый творец множества остроумных полезностей и утешающих забав – человек не чувствует удивления пред самим собою. Вещами, машинами любуются так, как будто они явились в наш мир своей волею, а не по воле существа, создавшего их.
Человек значит неизмеримо больше, чем принято думать о нём, и больше того, что он сам думает о себе. Говоря так, я говорю о совершенно конкретном человеке, украшенном множеством недостатков и пороков, о великом грешнике против ближнего и против себя самого. Известно, что он служит вместилищем семи смертных грехов.
Завистлив, но, тысячелетия завидуя полёту птиц, научился и сам летать птицей.
Жаден до чужой силы, но, питаясь ею, создал бесчисленное количество разнообразных сокровищ и, в их числе, великолепные машины, уже значительно облегчающие тяжесть труда его.
Любострастен, но в греховном тяготении своём к женщине выдумал, для соблазна её и для украшения себя, поэзию бессмертной красоты.
