Тяжёлые красные портьеры раздвинулись, подняв рой пылинок, распространяя запах, напоминающий о маленькой улочке в Тайланде, где готовят всё, что ползает, летает и жуётся. Ну, или ползало. Не важно, как давно. Прожектора очнулись и, разрезав осязаемую темноту, вырвали из тленных глубин высокого худого актёра. Он поднял правую руку. В его цепких длинных пальцах был зажат маленький жёлудь. На его другой руке была надета маленькая страшноватая кукла, изображающая девушку в футболке с непонятной надписью латиницей. Он смотрел на жёлудь, щуря тёмные глаза, глубоко посаженные и контрастирующие с лицом, покрытым белым гримом. «Быть или не быть» прямо-таки просилось в этот момент, но постановка подразумевала что-то другое, и человек, напоминающий французского мима, бросил жёлудь в зрительный зал. Безмолвие разлетелось на куски от яростных аплодисментов. В них не было живости. Скорее агрессия и жажда увидеть кульминацию сего представления, которая плавно бы рухнула в омут развязки.
Рядом с мимом появилась вся труппа. Кто-то выглядел столь же своеобразно, кто-то весьма обычно, будто только что шёл в свой скучный офис, и, неожиданно для себя, попал на представление. Возможно, так и было. Для каждого из них было чёткое место на сцене. Потихоньку, заполняя пустоты, они всё прибывали, махая залу, который оставался холоден. Последним вышел крупный мужчина. Его лицо скрывала маска с длинным острым носом, одет он был в подобие длинного врачебного халата с крупными чёрными пуговицами. Весело звеня колёсами, катилась телега, на которой носатый привёз некий параллелепипед, накрытый синей материей.
Актёрская труппа обступила груз под тканью цвета неба, но ни один из присутствующих не снимал покров, и даже не трогал груз, будто нужно было какое-то особенное время для этого.
– Последний раз, – пробормотал носатый, подойдя к миму, – они всё испортили.
Голос его был грубый, спокойный, почти без интонаций, будто говорила машина. Полная альтернатива его собеседнику, который внезапно затараторил на эмоциях в ответ.
– Но как? Но почему? Ой, горе нам. И что же будем мы делать!?
