Душной летней ночью приснился Ладу сон чудной. Будто сидит он маленький в бане. Вокруг тени. Берёзовыми веничками жар нагоняют, да приговаривают:
– Будет Ладушка здоров, здоров и силён. Будет Ладушка умён, умён и сметлив. Будет Ладушка сам по себе, на беду ли другим, на счастье ли…
Тут приблизилась к нему, мальцу несмышлёному, голова нечисти невиданной – рыло свиное, глаза как у хорька, борода переплетена, что корни дуба столетнего, – пойди, найди концы! А на лбу – рога коровьи. Ухмыляется рожа бесовская, зубы кривые да острые скалит. Лад, не будь дурак, взял и плюнул в морду окаянную. Загоготала рожа отвратная, затрясла бородой огромной. Тут-то Лад и схватил беса главного за волосы седые, да как дёрнет изо всех своих маленьких сил. А рожа бесовская ещё громче хохочет…
Проснулся Лад в поту холодном. Пошарил рукой по полу, нашёл чарку с рассолом капусты квашеной. Жена милая, Гадина добрая, позаботилась. Чтоб похмелье мужу голову не сильно ломило, поставила возле кровати чарку то. Унял дрожь Лад, выпил рассол. Вот оно значит, как было, подумал. Видать, правду старухи по базарам несут. Дёрнул таки я Чер-Туя за бороду.
– И не сомневайся.
Выронил Лад чашку на пол, глаза протёр. Огляделся. Нет никого в спальне.
– Утром скажешь Седобороду, идут в Посад гости заморские. Лица светлы у них, а мыслишки тёмные.
– Кто здесь? – Тихо спросил Лад.
– А нет никого. Слова мои Седобороду передай. А теперь спи.
С тем и уснул Лад.
На утро в голове так шумело, что Гадина забеспокоилась – уж не чары ли злые на мужа легли? Но не может такого быть! Не берут его заговоры разные. Знать, дело в похмельном синдроме. Мужу о том говорить не стала. Хоть и набрался он ума за последний год, а слюна всё же иногда на языке пениться. Плюнет, не подумав на пол, а там ковёр новый, – хундустанский, ручной работы. Потому разговор с другого начала.
– Ещё раз услышу от соседей, что ты допоздна в кабаке сидишь с гоблином шерстяным, выставлю вещи твои за порог! Пойдёшь жить к нему, чтоб его клопы заели!
