– Проснись!
Комната залита солнечным светом, золотая пыль лениво, сонно плывёт над постелью. Занавешенное тюлем окно, пронизанное лучами, светится так ярко, что я невольно прикрываю глаза рукой. Дышится легко, спокойно, как всегда после пробуждения, как всегда дышится с утра.
– Проснулся…
Рядом. Ты тихо рассмеялась, радуясь моей ещё сонной улыбке, едва коснулась губами плеча. Прижалась щекой.
– Я тебя бужу уже час. А ты всё спишь, спишь, спишь…
– Зато выспался, теперь до ночи буду с тобой.
Чувствую улыбку – щека вжалась крепче. Вздохнула, еле слышно произнесла:
– Сколько ещё так будет? Так хорошо?..
– Проснись!
Матовый блеск металлического потолка, сглаженным углом переходящего в стену с широким иллюминатором. Снаружи уже рассвело.
Я оторвал голову от промятой подушки, сел на кровати. В белом, словно искусственном свете, плоской картиной усеяли горизонт обрубки гор. Под ними томно, капризно, уползая от солнечных лучей, перекатывались свинцовые волны метанового моря. Небо ещё белое, пока испарения не заволокли его.
День за днём. В иллюминаторе – голопроекция, обманка, издёвка… Столько раз этот вид сопровождал мои пробуждения, что уже не верю в его реальность. Как дома – картина над креслом.
Дома… не было у меня никогда ни кресла, ни картины над ним. Родился на орбитальной станции, жил в тесной каюте вместе с матерью, ходил на занятия по гулким тусклым коридорам, не замечая других картин – звёзд в узких смотровых щелях. Откуда же такое сравнение? Сон…
– Проснулся?
Нея загремела кружками на подносе, усаживаясь рядом на кровати; чуть не расплескала.
– Неуклюжая, – буркнула сама на себя и тоже посмотрела в окно. – Уже второй месяц этого моря метана. И гор. Если верить радарам, то осталось где-то неделю их созерцать, если не сбавлять темп.
Не сбавлять темп. Движемся уже полгода по прямой на слабый сигнал маяка, неизвестно кем оставленный на этой затерянной в глубине космоса планете. Горы, море, ледяные пустыни. Бесконечность пустоты…
– Уже поздно поворачивать обратно, всё равно топлива не хватит.
Она давно научилась читать мои мысли. Ещё на корабле, ещё до аварии, из-за которой мы и оказались здесь, на безымянной планете. Сначала это раздражало, а теперь – безразлично. Даже удобнее – можно меньше говорить.
