Знойным июльским вечером, когда солнце наконец соизволило сжалиться и прекратило нещадно выжигать усталую землю, пиво было на редкость вкусным.
Насытившись очередным глотком холодного пойла, Порфирий громко и протяжно рыгнул. Словно дикий буйвол издал утробный рык где-то в прериях. Казалось, даже птицы на мгновение перестали петь в саду, напуганные услышанным.
– Считаешь меня вульгарным? – поинтересовался он, хитро прищурив один глаз.
– Вовсе нет, – искренне ответила Даша, делая маленький глоток из прозрачного бокала. Пузырьки в янтарной жидкости озорно кружили, взмывая вверх.
Порфирий тем временем, поперхнулся и отчаянно закашлял, прикрывая рот кулаком.
Они сидели вдвоем, в саду его дачного участка, заросшего плодовыми деревьями и сорняками. Над ними раскинулся навес из старого виноградника, что лежал на кособоких столбах. Пели птицы, слышалось жужжание пчел, у соседей озорно лаял пёс.
Как обычно на протяжении последних нескольких недель, Даша появилась у него, старого заброшенного писаки, чтобы выдать порцию своих новых виршей и получить нечто вроде рецензии. Порфирий всё не мог взять в толк, как девушка нашла его в этих забытых богом местах. Кроме того, было удивительно, что Дашу не испугал его довольно жалкий вид. На даче он жил безвылазно, зимой и летом. Сейчас это и был его дом…
– Это такие мелочи… – сказала Даша, поправила очки и мило улыбнулась, – Как облака в солнечный день… Да и… Ведь не в этом суть!
– Это обыденность жизни! – утверждая, констатировал Порфирий, – Не суть и не панацея… Ты не живёшь со мной все эти годы и просто не видишь подобной обыденности каждый день…
Про себя подумал: «И слава богу!..»
– Ваш талант – вот тот главный столп, что позволяет увидеть Вас объективно, целиком!
Порфирий выдержал незначительную паузу, словно размышляя. Затем сказал:
– Что ж, продолжим с поэзией…
Дарья опустила нетронутый бокал на шаткий пластиковый стол и принялась декламировать по памяти написанное на днях произведение. Порфирий был первым, кто слушал.
Девушка читала вдохновенно, отражая восторги, порывы и спады именно там, где это и должно было быть. Стёкла её очков, неестественно увеличивавших глаза, в такт движениям головы поблёскивали искорками в лучах заходящего солнца. И так Порфирию нравился этот порыв, так захватило желание передать смысл, что, засмотревшись на поэтессу, он полностью утерял нить повествования…
