Эпифауна – совокупность организмов, обитающих на дне водоёма.
– Диферент на корму увеличил?
– Да, до пяти с половиной процентов, как ты и велел.
– Поддерживай его в таком значении, – нам нужна максимальная остойчивость, для подобного манёвра.
Капитан Баграх отошёл от молодого штурмана к нактоузу, больше не возвращаясь к приборам управления, всецело предоставив управление посадкой Итайву.
Несмотря на всё внутреннее напряжение, связанное со свалившейся на плечи ответственностью, Итайв всё же умудрялся украдкой наблюдать за суровым, просто-таки каменным лицом капитана, которое не выражало ни единого намёка на чувство или эмоцию. Прям не живое существо, а глыба сухого спокойствия, с жёлтыми глазами, впившимися в навигационный щит. Лишь иногда уголок обрамлённой морщинами губы едва заметно вздрагивал, и Итайв, внутренне борясь с навязчивыми ненужными мыслями, никак не мог понять, что бы это вздрагивание означало.
Позади них, в самом дальнем углу рубки стоял, нервно перебирая в пальцах какую-то бумажку, пассажир судна, – арволь, Доу-Дорк, старый друг капитана. Итайв не видел его, так как не смел обернуться от штур-блока, но мог представить, каким напряжённым он сейчас выглядит. Вообще-то, пассажирам не следовало находиться в рубке управления во время прямого пилотирования, и уж тем более во время посадки судна на столь маленькую площадь. Но Баграх, который сам являлся единственным источником правил на своём клипере, не то что не возражал против присутствия друга, но даже, кажется, слегка улыбнулся (что было, для знавших его, чуть ли не высшим проявлением чувств), когда Доу-Дорк тихо возник за их спинами.
Штурман вряд ли смог бы понять до конца чувства, в последнее время овладевшие Доу-Дорком, если бы у него возникло такое желание. Старый ссохшийся арволь, поначалу вызывал в Итайве лишь непонятное, ничем не обоснованное чувство вины перед ним своими неуверенными, робкими движениями, тихим голосом, в котором не чувствовалось ни капли желания выказать разницу в возрасте и опыте, и грустными, обречёнными какими-то, чуть ли не испуганными глазами. С первых минут знакомства с единственным пассажиром судна, штурман неожиданно для себя понял, что при встрече отводит взгляд от глаз Доу-Дорка, пока не стал замечать, как эти его глаза меняются в течение полёта. В тот момент, когда их судно уже было за пределами основной секторной дуги, когда арволь словно бы осознал, наконец, что они действительно летят к Афесцейне, в них появилась надежда, крепнущая всё сильней с каждым днём. А когда они вышли на орбиту планеты, Доу-Дорк вообще как будто ожил, распустился, подобно цветку, которому не хватало до этого влаги…
