Книга посвящается моей жене Оле, без которой эта книга не увидела бы свет.
Родился я в селе Степановка, тогда ещё Сталинской области. В обычной советской семье. Именно советской, так как тогда национальность, как считалось официально, была вроде несущественна. Помните, в «Повести о настоящем человеке» врач говорит Маресьеву: «Ты же советский человек?». В 1953-м мы вернулись на родину отца, в Ленинград. Первые мои воспоминания связаны с Ленинградом. Его отец практически всю жизнь прожил в Петрограде – Ленинграде. Я думаю, что я по праву могу считать себя ленинградцем.
В детском саду дети меня не любили за то, что я первым, да ещё с удовольствием, съедал ложку рыбьего жира и подставлял попку для укола. Рыбий жир мне просто нравился, бывают и такие извращения. Уколов я, как сейчас говорят на новоязе, типа не боялся. Конечно, я боялся уколов, я был нормальный ребёнок, но как «крутой пацан» не боялся. Ведь это видела Эллочка, моя первая любовь!
В школе я стал задумываться, почему наша школа носит имя героя Гражданской войны Василия Ивановича Чапаева, того самого Чапаева, про которого рассказывали анекдоты и он в них выглядел последним идиотом. Почему в нашу обычную восьмилетку, а потом и десятилетку направили бывшего начальника детской колонии? Как могут повлиять введённые книксены для девочек и поклоны для мальчиков при встрече учителей на успеваемость? Или чёлки для мальчиков с первого по выпускной класс на неё же?
Читатель, если ты думаешь, что я пытаюсь причислить себя к диссидентам, то ошибаешься. Я тогда очень любил советскую власть, но мыслям не прикажешь.
Я и в армию пошёл если не с радостью, то и не с опущенной головой. А вот в ней, любимой, мне всё и объяснили. Объяснили, что я жид, скрытый враг и что я почему-то в неоплатном долгу перед советской властью. Мои сослуживцы меня не любили и подозревали во всех тяжких грехах. Их можно было понять. Как можно доверять человеку, который не пил одеколон, как все? Но всё проходит. Прошло и это. Я оказался на свободе, в смысле дембельнулся. В ознаменование получения свободы я перестал бриться и стричься. Так что, когда я вернулся на службу кинематографу, я выглядел как все! Но что поделаешь, я и там умудрился сцепиться с начальством. Мне пришлось уйти. Но связи с «фабрикой грёз» я не терял до последнего дня пребывания в той стране. Разве возможно не бывать там, где тебя понимают с полуслова, где всё тебе родное и близкое?
