Есть личности, чей масштаб по непонятным в конечном счете причинам превосходит мыслимые человеческие пределы и творческие свершения. Они поднимаются в такие заоблачные выси, что проходят тысячелетия и мировые пространства. Это авторы Книг Ветхого и Нового заветов, это Достоевский, Платон и еще немногие. Есть, конечно, и объяснения подобного высшего уровня гениальности, но они меркнут перед божественной реальностью феноменов.
Одно из объяснений дает Мартин Хайдеггер, говоря о Платоне и Аристотеле: «То, чего достигли эти двое, продержалось среди разнообразных подтасовок и “подрисовок” вплоть до “Логики” Гегеля. И что некогда было вырвано у феноменов высшим напряжением мысли, пусть фрагментарно и в первых приближениях [выделено нами. – В.К.], давно тривиализировано»>1.
Автор этого труда отважился на свое исследование вырванных у феноменов смыслов и ценностей (метафизики Платона) в надежде самостоятельно, в новое историческое время России и мира обнаружить открытия и противоречия этой философии, столь вразумляющие человека и общество любой эпохи. Кроме того, сделана попытка объяснения сущностной переклички платонизма и христианства; платонизма и русского национального мировоззрения.
Основной взгляд автора на философию Платона, объективный и субъективно-личностный, – взгляд научно-философский (в обнаружении адекватных мышлению Платона смыслов, ценностей, понятий) и православно-христианский (в оценке ценностей и разного рода мыслительных артефактов).
Примирял автора с его дерзким начинанием тот несомненный факт, что любая добросовестная интерпретация философского творчества обладает своей мерой истинности, тем более в условиях данного общества и времени.
Автор предлагает новое понятие, сущностно характеризующее философию Платона, – агатофилософия, то есть философия добра, Блага (Идея Блага, греч. ίδέα του άγαθου). И книга, до и независимо от названия, сложилась именно как книга о Благе и не-Благе в мироздании, человеке и обществе. Причем благе не только абсолютном и вечном, но и благе противоречивом, изменчивом. В силу того, что Платон не мог не считаться с неизменной частичностью блага как в мире, так и в человеке и во всем человеческом.