Я проснулся до будильника и лежу с закрытыми глазами. Отец допоздна слушал футбол и забыл выключить приемник. Это у него бывает, потому что в полночь, сразу после гимна, радиоточка замолкает сама собой. Правда, по транзистору, крутя колесико, можно поймать чужую, вихляющую музыку (дядя Юра называет ее «джазом») и смешное иностранное бормотание, даже китайское, похожее на кошачье мурлыканье.
Утро тоже всегда начинается с гимна. Сперва слышится мерное пощелкивание, словно на диск патефона поставили треснувшую пластинку. Потом комнатку заполняет громокипящий мотив нашей Родины – страны с ритмичным именем СССР и гербом, похожим на мяч, влетевший между снопов. Летом на Волге мы с местными ребятами играли в футбол, сложив ворота из вязанок ржи, забытой в поле колхозниками. Мяч улетел в воду, его понесло течением и выбросило на песок после того, как прошел, ухая винтом, белоснежный, с золотыми буквами по борту «Валерий Чкалов».
Я лежу в темноте, слушая гимн. Музыка вскипает и накатывает торжественными волнами, высокими, как от четырехпалубного теплохода. Я думаю о Шуре Казаковцевой. Сегодня она должна вернуться в класс после трехмесячного отсутствия: ее отправляли лечиться в «лесную школу». Что-то с легкими. Об этом сообщила в конце урока Ирина Павловна и странно на меня посмотрела. С Шурой мы целый год сидели за одной партой, и когда ее увезли, мне стало так скучно, что я неделю не ходил на уроки. Сказал: кружится голова и в глазах роятся мухи.
– Черные? – уточнила участковая врачиха, срочно вызванная ко мне на помощь.
– Белые мухи, – на всякий случай соврал я: индейский вождь Одинокий Бизон так называл снежинки.
– Странно, – задумалась она, поглаживая свои редкие усики. – Надо сдать анализы. И питаться надо лучше! Мамаша, ну, что это такое? Ребра как стиральная доска! Рыбий жир – срочно!
Лучше бы я подвернул ногу! Родители мне, конечно, сразу поверили, а бабушка даже обрадовалась: «Вот! Я вам давно говорила: малокровие. Посмотрите: краше в гроб кладут». Это, разумеется, неправда: грузчик Шутов со второго этажа выглядел гораздо хуже. Когда соседи прощались с ним во дворе общежития, нас, детей, к гробу близко не подпускали, но я успел увидеть сквозь толпу мертвое накренившееся лицо. Оно было серо-синего цвета, как мой испорченный свитер. Рассмотрел я и его сцепленные руки, которые он на себя наложил. Ужас!
