Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
Николай Гумилев «Однообразные мелькают…»
Эль было четырнадцать, когда ее тело впервые покрыли порошком из
священного корня ишару. Мелкая крошка лезла в глаза, забивала
ноздри. Так и тянуло чихнуть, но она терпела из последних сил,
прижимая язык к небу. Порошок придавал коже золотистое сияние.
Красиво, но если кто прикоснется, будет след и на его руке, и на
Эль отпечаток останется. Сразу видно – запрет нарушен.
— Богиня вернулась! Богиня снова с нами! — доносилось с
улицы.
Толпа ликовала, но Эль было не по себе. Она стояла абсолютно
нагая, ожидая пока служанки присыплют каждый сантиметр тела – ни
одного чистого участка. Веки с губами и те в порошке. С этого дня
она себе не принадлежит. Это уже не ее тело, а Богини.
Эль нарядили в хитон. Вышитая белая ткань ничего не скрывала, а
скорее подчеркивала. Тело Богини создано для любования, призвано
дарить эстетическое наслаждение. Грех прятать его от чужих взоров.
Пусть народ видит, как Богиня хороша, сколько в ней молодости и
жизни. Пусть возрадуется. А то, что Эль неловко выходить
полуобнаженной на всеобщее обозрение, так это не беда.
Привыкнет.
Последний штрих – каштановые волосы распустили по плечам и
спине. Эль бросила взгляд в зеркало. Как будто не она. Синие глаза,
подведенные углем, показались шире и глубже, чуть ли не в пол лица.
И столько в них страха, что озноб пробрал. Откуда этот ужас? Ведь с
детства готовили, а все равно сердце замерло, когда шагнула на
балкон.
Площадь взорвалась: крики, свист, улюлюканье. В воздух полетели
цветы и головные уборы. Она смотрела на людское море сверху,
осознавая – теперь так будет всегда. Нет отныне Эль. Есть только
Богиня.
Монастырь прятался на территории людей глубоко в горах близ
южного полюса, где царил вечный день и жила раса гелиосов. К нему
вела единственная дорога, ограниченная с одной стороны отвесной
скалой, с другой обрывом. Мало кто знал этот путь. Марике было
пять, когда она впервые им прошла.
В деревне, где она родилась, живность не держали. Себя бы
прокормить. Болотистые земли давали скудный урожай, зато женщины
рожали с завидной регулярностью. Потому и торговали в деревне тем,
чем были богаты – детьми.
Марику – восьмую дочь – мать по дешевке продала как скот
неразговорчивому мужику. Неизвестно, что он разглядел в чумазой не
по возрасту маленькой из-за недоедания девочке, только это решило
ее судьбу. Мужик показался Марике страшным и ужасно старым, хотя
ему было от силы лет тридцать. Он-то и привез ее и еще нескольких
девочек в монастырь, где ей поначалу понравилось. Кормили хорошо,
не то что дома. Одевали в чистое, спать укладывали на белых
простынях, причем каждую в свою постель. Дома спали вповалку на
полу, подстелив отсыревшую солому.
