Хлопковая поверхность простыни еле ощутимо пахла стиральным порошком, но постепенно этот запах угасал, приглушался, пропитываясь липким потом и солеными слезами. Я сползла с подушки и, свернувшись калачиком, уткнулась в мокрую ткань, не в силах держать эмоции в себе, проливая их на безжизненную материю.
Боль не уходила, и я знала, что она не уйдет. Это только начало. Мне придется учиться жить с этой горечью, с этим осознанием собственного абсолютного бессилия.
Истеричные рыдания медленно сходили на нет, но блаженная пустота внутри не появлялась. Я привыкла, что все проблемы можно если не решить слезами, то хотя бы поумерить накал эмоций. Но это был не тот случай, и женская слабость не приносила облегчения.
Когда вся влага из моих глаз полностью пропитала верх ночной рубашки и простыню, я сделала то, к чему зарекалась прибегать, воззвала к тому, кто в моих системе ценностей и мировоззрении не существовал.
– Боженька, – это детское обращение я применяла, когда маленькая подходила с подружкой к иконе и умоляла, чтобы меня оставили в гостях на ночевку, вопреки воле родителей. – Боженька, я давно уже ничего у тебя не просила, но, пожалуйста, пусть она выздоровеет. Я сделаю все, что ты захочешь, абсолютно все. Забери сколько хочешь лет моей жизни, забери всю мою жизнь, но пусть она будет здорова. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…
Я, словно безумная, раз за разом обращалась к нему, умоляла его, обещала все, что у меня есть, но, как и у миллионов людей, моя мольба оставалась без ответа. Я разом вспомнила, что не ходила в церковь уже лет десять, что не единожды презрительно высказывалась обо всех верующих, что была уверена, что только я хозяйка своей судьбы и никто, абсолютно никто меня не переубедит в моем мнении. Каждый диалог, каждая вздорная фраза камнем падали мне на сердце, придавливая все ближе к земле, заставляя задыхаться от невозможности забрать свои слова назад.
– Ты же знаешь, я не хотела, я не со зла, – я шептала это одними губами, как заклинание, прижимаясь щекой к мокрой ткани и вглядываясь в темноту. – Прости меня, пожалуйста, прости меня, Боженька.
Иногда я замирала и слушала темноту, не надеясь получить ответ от Него, а иногда пытаясь понять, мерещатся ли мне тихие рыдания или нет. Я боялась, что мама тоже плачет, я мечтала, чтобы хоть она чувствовала себя сейчас немногим лучше, но вынужденно признавала, что, пожалуй, моя боль все же должна уступать ее материнской боли.
