– Люся! Едут! Люся-а! – ещё не добежав до навеса полевой кухни практикант Сенька орал во всю мощь своей молодой глотки. Навстречу ему из под лавки вылезла Альма, лениво тявкнула, потягиваясь зевнула и затрусил следом за ним. Сенька ногой пнул дощатую дверь избушки и просунув голову внутрь ещё раз крикнул – Люсь, ты тута?
– Чё орёшь – та? – из-за угла бревенчатого сруба выглянула темноволосая, средней полноты и средних же лет женщина, собственной персоной Людмила Громова, повар геологоразведывательной партии № 7319, а в обиходе просто Люся.
– Там эта… Наши едут, Петрович послал меня это, ну к тебе, а Саныч сказал воды греть! Много! И прям шоб кипела! А обед… эта, готов? – с трудом переводя дух доложил Сеня.
– Готово уж всё, неча так орать, – она уже доставала, отсчитывая, шевеля губами с полок алюминиевые ложки и миски – тебе щас насыпать? – заметив что он уже стянул с подноса лепёшку и жует, отламывая по кусочку
– Не, я ребят дождуся.
– А нашто ж так вода Санычу, не знашь?
– А! так пораненый кто-то, Петрович ещё сказал Сан Саныча предупредить, я к нему сразу мотанул, ну и потом сюда, вот – Сенька изобразил рукой проделанный путь, завершив сей жест протянутыми под нос Люсе куском лепешки.
– Господи, и шо ж ты молчал?! Кого?! Поранило? И – и – и сильно?
– Да не знаю, я! Оно ж здаля не видать, меж лошадями носилки вроде, мож ногу кто сломал – я ж эта, я пошёл к Енисею донки глянуть, а тута вижу – наши по сопке спускаются, а тут и Петрович скачет, кричит мне! Ну, шоб я сюда бегом, а сам он тада обратно до них развернул. Да они уже щас и будут. – тут Барбос, принимавший участие в беседе ленивыми взмахами веерообразного хвоста насторожился, пошевелил острыми ушами, заворчал и галопом поскакал к Енисею, на мгновение исчез за дощатой бытовкой, ещё мелькнул и окончательно скрылся на спуске, будто нырнул с крутого берега. А Люся оставила ложки на столе, выскочила из под навеса и стала глядеть вслед Барбосу, будто ждала каких особо важных новостей, даже приложила от солнца ладошку козырьком над глазами. Если бы кто спросил ее сейчас – нет ли у нее какого предчувствия, она пожалуй отмахнулась бы, мол, за своих тревожно, да любопытно маленько вот и все.
Не успела ещё осесть на дорожке пыль, поднятая собачьими лапами, как послышались голоса, и вот лошадиная голова показалась над обрывом, и вторую лошадь ведут под уздцы, и подходят уже к навесу и кто-то машет ей рукой и кричит: