Совсем не таким я представлял бы себе своего сына. Иногда я поднимал взгляд от монитора, делая вид, что размышляю. А на самом деле наблюдал за Мануэлем – именно тайком, когда он не знал, что за ним наблюдают; и он отнюдь не казался самостоятельным. Честно признаться, меня возмущало, что его зовут Мануэль, я считал это несправедливым по отношению к нему и ко мне. Почему не спросили меня? Я не допустил бы никакого Мануэля, я восстал бы против Мануэля – по крайней мере, против имени. А против Мануэля как человека… ну что тут скажешь, такова была моя свыше данная участь. Моя участь обычно была для меня слишком высокой планкой. Ладно бы она оставалась там, наверху, ну хоть когда-нибудь. Но ведь нет же, рано или поздно каждый из судьбоносных моментов моей жизни сваливался на меня и говорил: «А вот и я». В данном случае это произошло в виде моего четырнадцатилетнего сына.
* * *
Десятый день пребывания Мануэля со мной протекал буднично, как почти все понедельники в этом году. Вторники, впрочем, тоже. По средам я часто брал себе свободный день, а уж остаток недели проходил как-то автоматически. Значение этого понедельника раскрылось мне лишь много позже. И тут я, несомненно, должен отдать дань моей сорокатрехлетней и заметно помутненной алкоголем памяти – за то, что она сумела задним числом собрать воедино так много картинок, да еще с живым звуком, по большей части связанных с моим сыном, который сидел у меня в кабинете и выполнял домашнее задание или просто делал вид, что выполняет.
– Ну как, ты справляешься? – спрашивал я.
– А почему я не должен справляться?
Может, все четырнадцатилетние подростки с пушком над верхней губой и регистром голоса где-то между расстроенной скрипкой и испорченным контрабасом были такие же противные, как этот, не знаю, но меня это изрядно раздражало.
– Я не хочу знать, почему ты не должен справляться, я хочу знать, справляешься ты или нет, – отвечал я.
– А кто тут говорил, что ты хочешь знать, почему я не должен справляться? – интересовался он.
Он спросил об этом потому, что знал: я наверняка не буду втягиваться в такую тупую дискуссию и наш диалог тем самым будет закончен. Ибо одной из проблем в моих еще совсем новых отношениях с сыном было то, что Мануэль терпеть меня не мог. Это объясняло и все те мутные, пустые и скучающие – на грани зевоты – взгляды, которыми он одаривал меня уже вторую неделю. Они лишь отражали то, что он видел: меня. Если бы он знал, что я его отец, он бы, может, и не полюбил меня, но был бы ко мне, пожалуй, милосерднее.