Сказать, что я проспала — значит не
сказать ничего. Я не слышала даже слабенького звоночка, но
будильник глумливо застрял на полвосьмого. Это означало, что я
безнадежно опаздываю на заседание кафедры. Завкафедрой — женщина
суровости необычайной — ни за что не простила бы столь вопиющего
нарушения корпоративной этики. Кроме того, на вечер я наметила
уборку, и эта мысль заранее вызывала зубную боль. В общем,
понедельник взялся оправдывать свое название прямо с утра.
— День тяжелый, значит? — сама себя
спросила я.
Ответом мне было молчание. Да еще
неодобрительный взгляд прабабки с портрета. Я показала портрету
язык, и кинулась на кухню в надежде хотя бы выпить кофе. Не тут-то
было: кофе закончился именно сегодня — на дне пакетика нашлось
всего несколько пылинок вожделенного суррогата, по недоразумению
именуемого «арабикой молотой». Ерунда, конечно, арабикой там и не
пахло.
— Воздержание и еще раз воздержание,
— привычку разговаривать с собой я приобрела давно, и не собиралась
от нее отказываться.
Не хватало терять лицо! Как ни
намекала подруга Машка, что беседа со своей персоной сильно тянет
на шизофрению, я считала, что каждый имеет право на маленькие
слабости.
Человек без слабостей стерилен, как
новорожденный, и лишен примет, как матерый контрразведчик. Стоит ли
держаться таких сомнительных примеров? Определенно нет.
Лишенная завтрака, я заранее не
любила весь мир. И не собиралась прихорашиваться для встречи с ним.
Так, пара взмахов расчески (да здравствуют крысиные хвостики и
прическа «пучок»!), пара мазков помады на бледные спросонья губы.
Джинсы и свитер богемный, обыкновенный — и я могла вылетать из
дому.
Мой бывший посоветовал бы не забыть
помело, но поскольку он отсутствовал, проводить меня добрым словом
было некому.
Понедельник медленно набирал обороты.
Маршрутки проносились мимо меня, одна обрызгала грязью из лужи… На
кафедральное сборище я опоздала так, что пришлось переждать его
финал в буфете. А там какой-то жалкий первокурсник увел у меня
из-под носа последний пирожок — мечту изголодавшейся женщины.
Прокравшись через полчаса на кафедру,
я застала там только лаборантку Люду, меланхолично стучащую по
клавиатуре. Люда все делала медленно и печально, и никакие новости
— ни добрые, ни плохие — темп ее жизни не ускоряли.
