Накануне дня коронации Элизара Королева устроила большой пир. Уже три года она правила королевством. Но завтра Элизару исполнялось шестнадцать лет, и корона по праву переходила к нему.
Прибывали гости: соседние короли, знатные рыцари и великолепные дамы. Вносили подарки: искусно украшенные доспехи и оружие, ювелирные украшения и прочие дорогие штуки. По двору водили подаренных лошадей и охотничьих щенков, носили редких соколов и клетки с почтовыми голубями. В зал для пиршеств внесли и поставили зеркало, отлитое из чистейшего серебра и притом великолепно отшлифованное, – очень дорогой подарок!
Приступили к застолью. Барды пели под звуки серебряных арф. Между песнями поднимались тосты и подносились вкуснейшие яства. Славный был пир…
Но вдруг арфа сфальшивила и бард замолчал. Перед Королевой и Элизаром стоял карлик столь малый ростом, что вряд ли кто видел карлика меньше. Он поклонился, едва не коснувшись носом собственных туфель.
– Кто ты? Зачем ты пришёл? – спросил Элизар.
– Зовут меня Карл. Я хочу наняться на службу.
– Для шута он, пожалуй, страшноват, – заметила Королева.
– Не шутом хотел бы я стать, моя госпожа. Я хочу наняться оруженосцем к сэру Элизару.
Гости брызнули смехом, как лопнувшие волынки! Тучные лорды и дамы хохотали с таким упоеньем, что ходили столы. Только Карл оставался спокоен.
– А говорили плохой шут! – сказал, веселясь, Элизар – Ступай на кухню, Карл, ты заслужил свой ужин!
– Я и не думал шутить. И пришёл совсем не за ужином, – не унимался карлик.
Он достал из-за пазухи небольшой полотняный мешок
– В этот мешок войдёт всё ваше оружие, сэр Элизар, и даже сверх того – оружие всех ваших гостей. Я мог бы служить оруженосцем целому войску.
Карл подошёл к оружию и другим драгоценным подаркам, выбрал меч едва ли не вдвое больше себя самого и раскрыл свой мешок… Громадный меч канул в чёрное горло мешка, словно в прорубь.
Когда мешок поглотил все мечи и кинжалы, карлик взялся за панцири, затем за шлемы… И пока он не закончил, завороженные рыцари безмолвно взирали на то, как груда боевого железа бесследно исчезает в мешке, годном лишь для того, чтобы с горстью овса болтаться на лошадиной морде.