– В 14 лет она уже не могла наблюдать без боли бой быков с гибкими людьми в кроваво-изящных плащах.
Ненавидела ложь.
Читая молитву – видела мечту.
По утрам, пробегая в свежем чистом воздухе просыпающихся садовых аллей, ловила улыбкой встающее солнце. И обжигал холодом ключ в руке.
Им она открывала в тени нависших ветвей кованую калитку, такую тяжелую, что приходилось налечь всем телом – и сразу открывалось море, небо, и узоры каменных замков на холмах.
Вдали, в глубокой синеве, жутко и маняще дышало и поднималось аквамариновое безумие. Замирали легкие невесомые облака.
Протянув руки к лучам, видела в просвете животрепещущую жизнь, таинственный ток своей крови.
Об этом поведал мне пастух, с вырезанным из солнечного диска лицом, темноволосый, кучерявый, широкогрудый, в мягкой опрятной одежде и крепких башмаках.
Нож леппа на поясе – длинное обоюдоострое лезвие и выгнутая, темная полировкой рукоять. Долгая узловатая трость в руке.
Ступивший на росистую лужайку с полотен Караваджо.
На обуви золотилась цветочная пыль.
Присев на камень, вынул кисет, набил трубку, разжег её, оглядывая горы молодыми итальянскими глазами, остановив свой взор на туманной долине – над нею, вздыхало море, вскипало утренним солнцем, нестерпимо горячим, что бывает только здесь, на испанском юге, в разгар средиземноморского лета.
– Как имя этой девочки?
Спросил я, загораясь любопытством.
– Не помню, да и не важно.
Инфанта.
