Утро в больнице.
Моя маленькая дочь уже только тихо молчит.
Я смотрю в окно.
И молюсь.
«Господи помилуй нас. Господи помилуй. Нас. Господи. Помилуй. Нас».
За окном увлекаемый ветром снег. Снег стремительно несется параллельно земли, увлекая за собой наши взгляды и мечтания. Вновь и вновь облетая Землю, нарезая круги, возвращаясь к моему окну, мечтания превращаются в надежду моего сердца.
Ночью, в очередном коротком провале/забытьи я придумал сказку про человека, который превращал в живое все мертвое, человека, который всю мертвую природу мог оживить. Только что осознал, что это не сказка – это Христос, наш Спаситель, Сын Божий.
Дочь моя уже даже не плачет. Она третьи сутки молчит. И медленно смотрит в стену или в себя.
А когда утром маленькая православная девочка (еврейский мацемел, замешанный на русских дрожжах) уже только тихо молчит, то причина ее молчания не столь и очевидна – это может быть память о семидесятилетнем вавилонском или двухсотлетнем татарском плене, или боль церковного раскола, или ужас семидесятилетнего большевизма, или расстрел последнего русского царя, или немой плач о двухтысячелетнем еврейском скитании, или печаль по разрушенному Храму и распятому Христу.
Если еще эта тихая печаль приправлена соусом больничного страдания, – а девочка двух с половиной лет вторые сутки лежит под капельницей, пятые сутки ничего не ест и почти не пьет по причине жесточайшего дисбактериоза (желудок отказывается переваривать даже воду), и десятые сутки находится в больнице, – тогда, тогда мы почти ничего не можем поделать, разве что посетовать на… Кого? Ну, тогда поблагодарить… За что? За немыслимые страдания, которые испытывает моя маленькая дочь, усыхая на глазах, потеряв за неделю пять килограммов из своих пятнадцати, изгибаясь всем своим уже почти невесомым тельцем от жестоких судорог в желудке, и от невозможности повернуть правую ручку с катетером в вене, и просто от страха перед этим жестоким и жестоким миром?
Да.
Пути Господни неисповедимы. Господь промыслил моей дочке страдания в самом начале ее пути, и заодно мне, в виде ощущения беспомощности.
Ну, нет! нет никакой беспомощности! – нет! Есть молитва и вера, и решительность, и любовь к маленькой Вере, Верушке-Петрушке.
Инфекционное отделение московской городской детской клинической больницы № 9 им. Сперанского. Я с Верой в палате, куда нас положили через два дня после выписки жены из больницы. Это совсем детское отделение, много детей до трех лет, которые лежат с матерями.