Уже не помню, что занесло меня на китайский рынок тем вечером,
но вот человек, продавший мне куртку запомнился во всех
подробностях, хоть и китаец, которых одного от другого не отличишь.
Наверное, именно поэтому они так хорошо умеют выделяться из толпы
одеждой или повадками. А куртка-то правда отличная, дешёвая и
удобная. Продавец из кожи вон лез чтобы мне её впарить, он был из
тех, кому проще заплатить, чем объяснить дорогу нахрен. Наверное,
много курток продал этот китаец за эту осень…
Потому что гопники во дворе искали человека в точно такой же
куртке! Ну и нашли. Начали объяснять, почему мне не следует
встречаться с какой-то Дашей из соседнего дома. Что за Даша, тут в
одном доме пятьсот человек живёт, всех не упомнишь, а они про
соседний рассказывают! Не поняли мы друг друга, и я уже собирался
бить первым, но сзади прилетело бутылкой по голове.
Боль во всём теле напоминала о главном принципе уличной драки:
главное повалить, а там запинаем. Глубокий вдох дал понять, что в
рёбрах как минимум трещина. А больничка-то совсем не похожа на
наследие советской эпохи. Ближе к страдающему средневековью, в
котором лет двадцать назад сделали косметический ремонт.
Неожиданно, в палату зашёл испанский инквизитор – мужик в красной
мантии.
- Мда, в Азкабане и то есть камеры поуютнее… Так что воспринимай
это как переезд в новый дом, малыш!
- Слышь дядя, а ты кто собственно такой?
- Аврор Брюс Робертсон, но это не важно.
- Ага. А кто я такой? – это у меня крыша от удара поехала, или
всё действительно изменилось?
- Ты что, сам себе не доверяешь? – удивился моему вопросу
аврор-инквизитор.
- А надо?
- Нет. Ха, мальчик, есть в тебе что-то такое… Скажи, а что ты
чувствовал, когда убивал того борова?
Я собирался прекратить поток бреда, извергаемый этим чудаком в
мантии, но воспоминания всплыли сами собой. Я почувствовал себя
маленьким мальчиком, на которого орёт большой, очень толстый
человек с толстой цепью на шее. На цепи подвешен крест, и он
заставляет меня целовать эту грязную, потемневшую железку. А мне
очень страшно. Настолько, что хочется только бежать, но я уже
загнан в угол, а впереди толстый директор приюта и другие дети. Я
не буду целовать эту штуку! Никогда больше! Внутри меня что-то
ломается, я поднимаю глаза и вижу ужас на лице мучителя. Он
отлетает в толпу, а потом поднимается над ней, я как будто держу
крест в руке, и поднимаю его всё выше. Директор хрипит, хрипит и
задыхается. Дети разбегаются, но не далеко. Я иду, просто вперёд,
куда глаза глядят, не знаю сколько, иду пока мне не ставят
подножку. Удары сыплются со всех сторон, но мне наплевать. Меня
уносят в комнату, из которой выселили всех соседей, и я лежу без
движения. На этом воспоминание обрывается.
