В комнату вливался серый предутренний свет, изгоняя ночную тьму. Женевьева Пикар с трудом разлепила веки. Глаза заплыли, превратившись в узкие щели, особенно плохо открывался левый. Она с тихим стоном повернула голову направо и увидела горбоносый профиль мужа, мирно спящего, даже слегка всхрапывающего. В детской захныкал Рене, ее маленький сын. Женевьева, сцепив зубы, спустила ноги с кровати и, собрав волю в кулак, поползла в детскую.
Она брела, держась то за мебель, то за стены, молясь, чтобы не упасть и не разбудить мужа. Путь казался бесконечно долгим, в какие-то мгновения ей чудилось, что она никогда не дойдет, а рухнет, да так и останется, скрючившись в коридоре. Наконец она доковыляла до двери детской. Ребенок плакал во сне.
– Ш-ш! – Женевьева покачала кроватку. Вдруг ей удастся успокоить его, и тогда она сможет подремать здесь, в кресле, хоть пару минут. Но малыш продолжал плакать. Все правильно, ему пора есть. Она с трудом подняла сына и, замирая от боли во всем теле, присела на край кресла, заваленного упаковками подгузников, свежевыстиранными ползунками и распашонками. Она расстегнула халат, с трудом высвободив вырванные с тканью пуговицы из петель, и дала ребенку грудь, покрытую черными синяками и ссадинами. Младенец жадно сосал, эстетика завтрака ему была решительно безразлична, а Женевьева продолжала кривиться от боли, зажмурившись и стиснув зубы. Слава богу, сын не успел разбудить Жан-Пьера. Иначе бы не миновать еще одного скандала.
Накануне муж вернулся очень поздно, к полуночи, хотя она ждала его к восьми. От него разило за несколько метров вином и табаком – тошнотворная смесь запахов, которых Женевьева не выносила. Он рухнул за стол, не переодевшись и не помыв руки. Эти грязные руки лежали на идеально чистой скатерти, только утром тщательно ею выглаженной.
– Жрать давай! – зарычал он пьяным голосом и стукнул кулаком по столу. Ему было плевать, что жена уже спала к его приходу, вконец вымотанная грудным ребенком и домашними хлопотами.
Накинув на ночную рубашку халат, Женевьева принесла ему тарелку с остывшей едой и обязательный стакан дешевого бордо. Конечно, ему уже хватит, но по опыту Женевьева знала: если благоверный не получит его бордо, то получит она – немедленно, без всяких проволочек – по лицу, до крови. «Так пусть упьется своим винищем» – с ненавистью думала Женевьева, наблюдая, как Жан-Пьер поглощает ее нехитрую стряпню – рис и рыбу.
