Уральская Обь

За окном сплошное безлесье. Только редкие берёзки и ивовый кустарник торчат по ложбинам да по краям водяных окон. Ещё встречаются ели – убогие на вид, будто с намеренно обрубленными ближе к вершинам ветвями. Проезжаем станции со странными наименованиями: «Бугры Полярные», «Песец», «Сивая Маска» какая-то. Дальше ожидаются названия ещё занятнее: «Чум», «Северное Сияние». Даже «Юнь-яга» есть. С началом неэлектрифицированной железной дороги число пассажиров в вагоне заметно убавилось. На станции Сейда мы сделали пересадку на ответвление «железки» в сторону Лабытнанги, и здесь стали встречаться люди в яркой национальной одежде. На Елецкой к нашему одинокому поезду – единственному прицепленному вагону – со стороны тундры подъехали гружёные деревянные нарты, запряжённые северными оленями. И их хозяева говорили на незнакомом нам языке. Изменился не только внешний вид, но и само отношение пассажиров к нашим персонам. Если раньше большие экспедиционные рюкзаки не вызывали у людей особых симпатий, то теперь каждый, кому было недосуг, – а езда в поезде, как известно, сопряжена с известными трудностями ожидания, – норовил обязательно познакомиться с их хозяевами. Да и в целом редкие пассажиры вели разговор более оживлённый и дружественный, по сравнению с молчанием, воцарившимся, как сейчас помню, в переполненном составе на пути от Москвы к Ярославлю. Во всяком случае, различать стук колёс о рельсы я давно перестал, а понятия скуки для меня больше не существовало. К тому же, на подходе к Елецкому тундра расцвела во всей своей красе – запестрела зелёными, синими, фиолетовыми перемежающимися цветами. Исчезли не только последние деревья, но и высокий кустарник. Вместо них открылись нескончаемые пространства карликовой берёзки, иногда разделённые редкими возвышенностями, но, как правило, ровно простирающиеся до самого горизонта. Посреди этих пространств виднелись то чернеющие каркасы буровых вышек, подобные скелетам древних чудовищ, то мелькали подёрнутые сизой дымкой чумы. Вглядываясь в эти горизонты – буквально прилипнув к окну – я никак не мог отделаться от мысли, что являюсь главным героем фильма Джима Джармуша «Мертвец». Ещё вчера, можно сказать, моё мировоззрение простиралось не дальше МКАДа: Москва была центром мира, границы которого заканчиваются в районе кольцевой автодороги. Сегодня же всё резко переменилось. Я уже чувствовал, что мои биологические часы начинают вести другой отсчёт, измерять время не минутами – днями; что мой организм в предчувствии иных, отличных от цивилизованной городской жизни условий начинает перестраиваться, как будто заранее знает, что за жизнь ожидает его впереди. «Что это?» – спрашиваю я себя. Опыт предыдущих путешествий или генетическая информация, до определённого времени сокрытая в глубине клеточного вещества и проявляющаяся только в экстремальных условиях? Иван Безруков, мой напарник по путешествию, только пожимает плечами. «Я ничего подобного не чувствую, – говорит он. – Разве что страх».