Запах утреннего кофе проник через полуоткрытую дверь спальни, и Турецкий, учуяв сквозь сон его тонкий аромат, бодро вскочил с постели. С тех пор как ее приятельница Вероника привезла из Италии кофеварку, Ирина полюбила экспериментировать с разными сортами кофе. На вид это была невзрачная металлическая штуковина, состоящая из нескольких частей, но кофе получался отменный. Кофеварка была небольшая, и иногда между супругами возникал спор, кто первым будет пить свежеприготовленный напиток – порция получалась на одного человека. Вероника однажды попыталась их примирить:
– Ребята, они там, на Западе, считают, что эта порция на двоих. Что вы никак не поделитесь?
– Это они там считают, а по нашим русским меркам и на одного маловато будет! – парировал Турецкий и выхватил кофеварку буквально из-под рук зазевавшейся жены.
Ирина тогда обиделась и наябедничала подружке, что Сашка всегда был эгоистом и что горбатого могила исправит. Но Турецкий уже молча наслаждался отвоеванным в неравной борьбе кофе и ехидно усмехался.
– Кто в доме главный добытчик, того и валенки! – наконец удосужился он обратить свое царское внимание на жену, которая с обиженным выражением лица держала кофеварку под мощной струей холодной воды. В горячем состоянии ее невозможно было раскрутить, чтобы насыпать очередную порцию, – руки обжигала.
Но сегодня ситуация выглядела вполне миролюбиво. Турецкий вышел на кухню уже умытый, приглаживая влажной рукой волосы, поцеловал Ирку и добродушно поинтересовался:
– Обскакала меня? Кофе пьешь? Ладно, сам сейчас остужу железяку, – и плотоядно заглянул в чашку жены.
– Кто рано встает, тому Бог подает, – задиристо ответила та, надкусывая нехилый бутерброд, на котором громоздились колбаса, сыр, соленый огурец, а сверху это затейливое сооружение украшали нарезанный кольцами редис, майонез и кетчуп.
– Надо же, – подивился Турецкий. – Такой ротик маленький, а сколько в него впихнуть можно!
Ирка захихикала, но бутерброд из руки не выпускала. Чашку тоже крепко держала. Турецкий уныло поставил кофеварку на огонь и принялся сооружать себе бутерброд. Ирку по утрам лучше не трогать – злая бывает. Вот дочь Нина – совсем другое дело. Просыпается с улыбкой, так же как и папа Саша. Оба они с утра настраиваются исключительно на позитив. Ждут нечаянных радостей – как сказала о них как-то Ирка с некоторой завистью. Ей самой почему-то с утра все не нравилось, в частности – ее безрадостная жизнь с командировочным мужем, который мог в любой момент сорваться в дальнюю поездку, ссылаясь на профессиональный долг. Ирина всегда считала, что в своих командировках он занимается не только выполнением профессионального долга. Иначе не собирался бы так стремительно, не скрывая радостного блеска в глазах. Лицо у него в такие минуты выглядело по-особому одухотворенным, сразу становилось ясно – предвкушает очередную нечаянную радость, что на простом, доступном каждой ревнивой жене языке означало любовное приключение. Эти энергичные сборы и стойка охотника в облике мужа-гулены вызывали у Ирки приступы ревности, и не всегда Турецкому удавалось заглушить их в зародыше. Иногда приходилось вспоминать приемы ловкости и отличной реакции спортсмена, когда в него летели некоторые предметы быта – от здоровенной папки с нотами до тривиальной домашней тапочки на стоптанной подошве. Но Саша уже наловчился играючи хватать на лету все, что попадалось под руку разгневанной жене.
