Бродяга

На Руси, по верному и в высшей степени трогательному замечанию А. И. Солженицына, «были мастеровые с ремешками в волосах, сеятели с бородой по пояс, крестьяне на тройках, лихие казаки, вольные бродяги…»

«Никого! Никого их нет!» – сокрушается Солженицын. И это правда: перевелись бородатые сеятели, исчезли тройки. И только насчёт бродяг, думается, неправ был известный писатель. Неистребима и неисчислима «Русь бродячая»! И не зарастают под ногами бродяг дорожки «от моря до моря, до Киева-города».

Мастеровые, крестьяне и прочие достойные люди обитали, без всякого сомнения, и в других землях. У нас же они имели свой особенный колорит, отличавший их от родственных иноземных сословий. Не отказывая американцам или французам в силе икроножных мышц или неприхотливости желудков, дерзнём предположить, что бродяжничество на Руси явление не социального, но психологического порядка. То, что называется национальная черта. Чтобы объяснить это, не нужно быть докой психоанализа. Многое само обращает на себя внимание.

Что побуждает к бродяжничеству? Скука? Бунт? Безделье? Впрочем, едва ли одно исключает другое. Бездельник чаще других скучает. Скучающий бездельник вперёд других бунтует.

Скука – отнюдь не продукт безделья. Наивно было бы полагать, что скучают лишь те, кто ничем не занят. Вероятнее даже, что в паре «безделье – скука», скука, будучи особым, мучительным и томящим состоянием души, являет собой первопричину. Вдруг человек сознаёт, что никакая земная вещь не доставляет ему радости, не веселит и не ободряет. Человек снимается с насиженного места, бросается сразу во все стороны, хватается за новое, но ничто не удовлетворяет его сердца. Путешествия, покупки, увлечения – всё это занимает лишь на время. А потом снова всё кажется пустым и неверным. Наступает какой-то паралич души. И в этом состоянии требуется колоссальное напряжение сил, чтобы подвигнуть себя на мизерное, обыденное дело. Накатывают приступы отвращения ко всему вокруг – к людям, всегда казавшимся приятными, к комнате, устроенной по собственному вкусу, к вещам, верно служившим напоминанием о далёких, но милых сердцу днях. А бывает, что для преодоления этого душевного оцепенения избираются занятия самые эксцентрические, из которых бродяжничество и праздность наиболее безобидные. Приедаясь, прежнее сменяется новым, ещё более экстравагантным. И так без конца. Но однажды, встряхнувшись, можно обнаружить в себе перемены неожиданные и разительные. И тогда временная радость сменится скукой горшей.