Анфиса сказала, что соберёт свои вещи сама. Её компаньонке Люсе и так предстояло сделать слишком много. Проверить машину – всё ли с ней в порядке, с этой второпях купленной «Нексией» серебристого цвета. Совершенно неожиданная покупка! – но нельзя ведь ехать за четыреста километров от Москвы на старом, раздолбанном «жигуленке». Потом собраться самой – сейчас февраль и неизвестно, сколько им придётся проторчать в этом захолустном городе N, будь он неладен. Нет, понятно, конечно, что не больше трёх месяцев, но это тоже срок немалый – совсем скоро весна – вдруг резко потеплеет, и тогда уж точно не обойтись без демисезонных вещей. Всё так глупо, так глупо. Даже во сне не приснится этакая глупость, какую сумела учинить тётка после смерти.
По крайней мере, я сделала для неё всё, что могла. Всё что от меня требовалось, так думала Анфиса, со злостью заталкивая в изрыгающий тряпки чемодан кожаные светло-коричневые перчатки.
Она действительно выполнила все предписания своей тётки. Во-первых, как та и просила, ни одной слезинки не проронила, а всё больше смеялась. Варвара Михайловна всегда говорила племяннице:
– Я помру – не вздумай плакать. Смейся! И смейся как можно громче. Радоваться надо, что я наконец-то из этого земного ада в рай возношусь! – тётка отчего-то не сомневалась, что стоит ей только испустить последний дух, как она немедленно вознесётся к небесам, пролетит сквозь облака, уворачиваясь от самолётов, а потом космических кораблей и спутников, минует всё это и окажется прямо перед вратами рая. Откуда в ней такая уверенность взялась, неизвестно, но Анфиса на похоронах смеялась от души, искренне, откровенно, как не смеялась, пожалуй, никогда в жизни.
Три дня, словно муха навозная, вокруг новопреставленной кружилась её сиделка – Наталья Егоровна Уткина, которая истово верила в Бога и регулярно ходила в церковь «Благостного милосердия и щемящей сострадательности», вечно бубнила себе что-то под нос и поминутно возводила глаза к небу – то ли спрашивая о правильности своих действий, то ли требуя помощи от небес, то ли надеясь знак какой увидеть свыше.
Ну, насчёт веры тут можно сделать поправку или предположение – это как читателю будет угодно. Может, больше всего верила Уткина в пастора церкви «Милосердия и сострадательности», которая непонятно к какой христианской конфессии принадлежит и неизвестно доподлинно, что исповедует (одно лишь ясно, что есть у них такие понятия, как рай и ад, и что адепты вышеуказанной церкви придерживаются Библии, только вот толкуют они сию священную книгу по-своему, как, впрочем, и все сомнительные религиозные объединения, отделившиеся от какого-либо вероучения, иначе именуемые сектами) – в Филиппа Ивкина, которого она называла не иначе как «святой отец». Что касается пастора Филиппа, то тут сразу надо сказать, что имелось у него одно пристрастие – уж больно любил он строить. Дело, конечно, благородное, нечего спорить, но у него оно достигло такого размаха, что уже территории, принадлежавшей церкви, стало не хватать. Святой отец первым делом построил общественный туалет для прихожан.
