– И Вас это не удивляло? – спросил комиссар Дзандзара.
Я на мгновение замешкался с ответом, соображая, удивляло ли меня то, что Паола ничего практически не рассказывала о своей семье и, в частности, о матери. А с какой стати меня это должно было удивлять? Она ведь не то чтобы вовсе молчала или что-либо пыталась скрывать. Просто высказывалась всегда как-то односложно. А когда нам подают информацию скупо, мы склонны сами дополнять ее. Мы додумываем, анализируя, а полученную таким образом картину считаем истинной. И удивляемся, когда подобная картина, неожиданно для нас, оказывается ложной.
Едва увидев Паолу, я узнал в ней южанку. Едва услышав, определил калабрийский акцент. В ее скромности, в сдержанной, даже застенчивой прямоте угадывалось традиционное воспитание. Также и в манере одеваться. Вообще, у нас в офисе придерживаются определенного дресс-кода, но по пятницам – фирма-то, как-никак, американская – принято одеваться в стиле «кежуал». Девушки используют эту традицию американских офисов, как возможность продемонстрировать, во-первых, татуированные части тела, во-вторых, наряды самого смелого покроя. Паола же позволяла себе разве что добавить немного цвета, отступая от классического «белый верх, черный низ». Еще тогда, впервые увидев Паолу, я подумал, что легко могу представить ее во всем черном, как любят изображать южанок в кино. Мне казалось вполне естественным, что она не горит желанием рассказывать всем и каждому о какой-нибудь рыбацкой деревне, в которой родилась, о царящих там грубых, едва ли не средневековых нравах, о родителях, которые толком не знают итальянского языка, людях без образования и кругозора (иначе, зачем бы они остались в той глуши?). Бог знает, насколько тягостные чувства могли быть у нее связаны с родными местами и семьей, чтобы о них лишний раз вспоминать.
Она вообще была не слишком разговорчивой – как по характеру, так и из-за своей стеснительности и боязни сболтнуть что-нибудь неуместное, привлечь к себе всеобщее внимание, а, чего доброго, навлечь на себя насмешки. Наверное, с этого все у нас и началось. То есть, с моего непроизвольного, почти отеческого – все-таки разница почти в двадцать лет – желания защитить ее. Собственно, никто на Паолу не нападал – при якобы американской природе предприятия, все мы оставались итальянцами, и наша врожденная доброжелательность, благодушие, а главное праздность делали невозможной типичную для трансатлантических корпораций обстановку «крысиных бегов». Тем не менее, глядя на Паолу, я испытывал потребность – просто, как старший – опекать застенчивую южанку, немного одинокую среди нас, северян.
