Шесть человек, лежавших на принесенной прибоем куче веток, тины и ила, были мертвы. Это произошло несколько дней назад.
«От голода и жажды…» – подумал Кейд.
Он обратил взор к невысокой зеленой кайме, кажущейся призрачной в блеске разгорающегося дня. Материк находился отсюда в каких-то восемнадцати милях. Но с точки зрения людей, валяющихся на бесплодной куче шлама, он мог находиться в восемнадцати сотнях миль! Суда редко заглядывали сюда. Изредка проплывала простая рыбачья лодка, чтобы укоротить путь к Гранд Терре или Бараторий Бэй, или суденышко охотников из Нового Орлеана в поисках диких уток и гарпонов. Невысокий, коренастый крепыш по имени Кейд, на котором не было ничего, кроме видавших виды старых джинсов, зажег плиту на камбузе и поставил на нее кофейник. Затем, сунув в рот первую в этот день сигарету, он вернулся на открытый кокпит судна и возобновил изучение трупов. Утро было теплым, жара ожидалась днем. Над неподвижной водой было так тихо, что его подсознательно переполошила эта мертвая тишина. Насколько он мог судить, не спуская шлюпку, чтобы подплыть к берегу, двое из мертвецов были китайцами, четверо других могли быть представителями любой национальности. Кейд сплюнул на зеркальную поверхность воды. Похоже, что кое-кто по-прежнему занимался старым бизнесом. Сейчас он пожалел, что вчерашним вечером не поставил якорь в другом месте. Но вечером было слишком темно, чтобы разглядеть трупы. Если бы только знать, он бы прошел не менее 40 миль к югу от кучи шлама. Когда кофейник закипел, он заставил себя выпить чашку черной жидкости и закурил вторую сигарету, усевшись на один из стульев, предназначенных для рыбной ловли. Стул был прикреплен к палубе большими болтами.
Он заставил себя восхищаться изящными линиями своего нового 38-футового судна. Кейд продолжал думать о том, как приятно сидеть на солнышке, чувствовать дуновение морского ветерка на коже. Какое счастье делать то, что тебе заблагорассудится. Малу, Кидачи, Пхеньян, Панмуйом быстро превращались в названия далеких мест из дурного сна.
Но его мысли упорно возвращались к тому же самому. После двух лет жизни на просе, рисе, рыбных головах его желудок вообще был подвержен тошнотам. Было поразительно, что люди, запутавшиеся в переплетении травы, ветвей деревьев и ила, оставались на этом плоту так долго. Уже следующая приливная волна смоет их в открытое море, и на зеленой поверхности залива не останется ничего, кроме водорослей, сучьев и молчания.
