Душа была пуста, боль, непонимание,
неверие – всё смешалось… Воздуха не хватало. Может, я умираю? Я
сидел, смотрел в окно, вокруг бегали мама, Потёмкин, в глаза
заглядывал Белошапка, слуги крутятся – какая-то суета, а сил встать
не было. Потом будто услышал, как кто-то поёт, протяжно так,
красиво. Голосов было много, они сливались, переплетались. Я узнал
– осмогласие[1]. Я слышал его во дворце
Разумовского и в его домовой церкви.
Я осознал, что происходит. Отогнал
жестом докторов, роившихся вокруг. Оперся на ручку кресла, встал,
вцепился в плечо испуганного Потёмкина.
- Пойдём, Гриша! – слова
выкашливались, как мокро́та.
- Куда, Павел Петрович?
- В церковь!
Григорий помог дойти мне до малой
дворцовой церкви, где я сел на скамеечку и просто дышал воздухом,
пахнущим ладаном, и молился. Прибежал отец Леонтий, который стал
моим духовников, с тех пор как Платон был рукоположён в епископы
Санкт-Петербургские. Он всё понял и просто начал вслух читать
молитвы. Ровный речитатив отца Леонтия, горящие свечи, образа,
внимательно смотрящие на меня, запах ладана и воска – мне
становилось легче. Постепенно краски вернулись.
Я так всё хорошо рассчитал, продумал.
Всё должно́ было быть хорошо. У нас должно́ было получиться. И у
нас получилось! Вот только детали – они всё меняют. Зачем мне такой
мир, где я победил, но нет Маши? Бог показал мне, что смеётся надо
мной и моими планами. Но как-то не полностью, что ли…
Когда я вышел из церкви, уже
стемнело. Я хотел отъехать в Петергоф, побыть одному, послушать
море. Но спокойно пережить своё горе мне так и не удалось. На пути
из церкви меня встретил бледный Белошапка и сообщил, что меня
нижайше просит прибыть к нему Алексей Григорьевич Разумовский.
- Что случилось? — ответил я ему,
почти равнодушно, придавленный своим несчастьем. А Гришка
сказал:
- Помирает он! Проститься хочет! –
ох, как! Я-то думал, что больнее уже не будет, но резануло как
ножом, все чувства опять взбунтовались, голова закружилась, но мир
остался очень чётким. Я резко встряхнулся и махнул слугам.
- Что случилось? – спросил я Гришку,
накидывая кафтан и выбегая наружу. Осёдланный конь и конвой уже
ждали меня.
- Да вот, говорят, как в Петербурге
всё это началось, он слёг и больше не встаёт! А сейчас послал
человека сказать, что помирать будет, Павлушу просит! – голос
Белошапки сорвался на всхлип, холодный и сырой воздух обжигал мне
лицо. Я не понимал, что же происходит в мире, и молил Господа,
чтобы застать Алексея Григорьевича живым.
