– Да поразит тебя металл! – вопила Мать. – Да заползет он тебе в руку, когда уснешь! Да лишишься ты рассудка и поднимешь металл с земли!
Чага стояла бледная, как пепел. Уронив костяной гребень, она смотрела под ноги – на неровную, глубоко процарапанную черту, навсегда отделившую ее от живых.
Вокруг песчаной проплешины шуршала, качалась трава, а живые по ту сторону стояли так тихо, что временами чудилось, будто в степи всего два человека: сама Чага и заходящаяся в крике Мать.
– Да подкрадется он к тебе сзади! Справа! Слева! Да ударит он тебя в горло! В печень! В кость!
Где-то рядом фыркали и переступали стреноженные звери. Ветер перекатывал у ног рыжее облачко вычесанной шерсти, да колола глаз блестящая крупинка, так неожиданно легко погубившая Чагу.
Как отрывают присохшую к ране одежду, она отняла наконец взгляд от черты и увидела искаженные отшатнувшиеся лица сородичей. Все они были ошеломлены и испуганы – вопли Матери застали врасплох не только Чагу.
Впрочем, они уже приходили в себя. Тонкие губы Колченогой тронула ядовитая улыбка; Натлач с братом, переглянувшись, вопросительно уставились на Стрыя. А тот стоял неподвижно – огромный, страшный. Перечеркнутое шрамом лицо было обращено к Матери; в глазах – изумление и гнев.
Стрый!.. Чага подалась к нему, едва не заступив черту. Стрый не допустит! Он же сам говорил ей: «Вся надежда на тебя, Чага. Если ты не заменишь Мать, эта старая дура когда-нибудь всех нас погубит…» Сейчас он шагнет к ней, и изгнание обернется расколом семейства. Сначала Стрый; за ним, как всегда, коротко переглянувшись, – Натлач с братом; следом испуганно метнутся женщины – и Мать останется посреди степи вдвоем со своей Колченогой…
Стрый! Ну что же ты, Стрый?!
– Светлый! Быстрый! Разящий без промаха! – Мать кричала как можно громче и пронзительней. Знала: услышь ее кто-нибудь из другого семейства – и Чаге не дожить даже до полудня. – Приди и возьми! Мы отдаем тебе лучшее, что у нас есть!
