– Кого ты больше всех любишь, загадочный человек? Скажи: отца, мать, сестру, брата?
– У меня нет ни отца, ни матери, ни сестры, ни брата.
– Друзей?
– Вы употребляете слово, смысл которого мне до сих нор непонятен.
– Родину?
– Я не знаю, под какой широтой она находится.
– Красоту?
– Я полюбил бы ее охотно – в божественном и бессмертном образе.
– Золото?
– Я его ненавижу, как вы ненавидите Бога.
– Гм, что же ты любишь, необычайный странник?
– Я люблю облака… летучие облака… вон они… Чудесные облака!
Маленькая, сморщенная старушка вся озарилась радостью при виде прелестного ребенка, которому все радовались, которому все хотели нравиться; это было прелестное существо, такое же хрупкое, как старушка, и точно как она – беззубое, безволосое.
И она подошла, желая поулыбаться ему приятной улыбкой.
Но ребенок заметался от ужаса под поцелуями доброй, но дряхлой женщины и наполнил весь дом пронзительным криком.
Тогда добрая старушка удалилась в вечное свое одиночество и плакала в уголке, говоря себе: «Ах, для нас, старых баб, прошло время нравиться даже невинным существам; мы приводим в ужас младенцев, которых хотим любить!».
– Славный пес, добрый пес, милый песик мой, подойди и понюхай прекрасные духи, купленные у лучшего парфюмера в городе.
И собака, виляя хвостом, что, полагаю, у этих бедных созданий соответствует смеху или улыбке, подходит и с любопытством подносит свой мокрый нос к открытому флакону, потом, вдруг в ужасе отскочив, она лает на меня, точно упрекая.
– Ах, несчастный пес, если бы я дал тебе пакет экскрементов, ты бы нюхал его с наслаждением и, может быть, съел бы. Итак – и ты, недостойный спутник печальной жизни моей, похож на толпу, которой нельзя никогда подносить тонкие духи: они ее злят, ей нужны тщательно выбранные отбросы.
Бывают натуры вполне созерцательные и совсем не способные к действию; однако, под влиянием чего-то таинственного и неведомого, они порой действуют с такой стремительностью, на которую сами себя не считают способными. Человек, который, боясь найти у консьержа неприятное письмо, целый час подлым образом топчется перед собственной дверью, не смея выйти; или человек, который две недели бережет письмо нераспечатанным или только через шесть месяцев решается на поступок, который нужно было сделать год тому назад, – такие люди иногда чувствуют, что какая-то неодолимая сила стремительно толкает их к действию, как стрелу из лука. Моралист и врач, притязающие на всеведение, не могут объяснить, откуда столь внезапно находит на эти ленивые и разнеженные души такая безумная воля к действию, и почему, неспособные на самые простые и необходимые вещи, такие души в известную минуту обретают избыток мужества для самых нелепых, а часто и самых опасных поступков.
